Анастасия Алексеевна Макарова: «Хлеб из картофельной шелухи получался чёрный, страшный, но… долгожданный»

Моей бабушке Анастасии Алексеевне в девичестве Макаровой, а нынче Коваленко 80 лет. Она пенсионерка и всю жизнь проработала учителем физической культуры в школе. В свои годы она самостоятельно живет в собственном доме в деревне Ленино Краснопольского района, что на Могилевщине, и ухаживает за небольшим огородом. У нее никогда не было проблем с лишним весом, наверное, потому что она всегда умеренно кушала и много работала, времена такие были...[paragraph][paragraph]

Когда началась Великая Отечественная война, моей бабушке было всего 9 лет, она жила в деревне Благовичи (сейчас это Чаусский район). Но и сегодня, спустя десятилетия, она не может сдержать слёз, вспоминая те страшные годы.[paragraph][paragraph]

– Мое поколение прошло испытание голодом, холодом и страхом, – наш разговор долго не мог сосредоточиться на одном, так много можно рассказать о войне (Прим. автора).[paragraph][paragraph]

– Можно написать большую книгу о тяготах войны и первых послевоенных годах жизни. Я могу позабыть, что делала вчера, но войну я помню в мелких подробностях, «от» и «до». Наголодались, нахолодались и страху натерпелись вдоволь. Всю оккупацию жили под фашистским режимом – а это, не много не мало, четыре года.



Немцами были установлены правила. После 18.00 и до 08.00 из дому не выходить. Улицы патрулировались и «нарушителей» безжалостно избивали.[paragraph][paragraph]

Весь скот стадами выгоняли в Германию: коров, лошадей. А овец, телят, уток, кур немцы жарили и ели. Смолили так, что ароматы разлетались по всей деревне. А мы нюхали, и желудок выворачивало от боли, так кушать хотелось.[paragraph][paragraph]

В старых халупах жило по 3 – 4 семьи и все перебивались, чем могли. Ходили и дети, и взрослые с торбами, попрошайничали. Не раз бывало такое, что ребенком забредешь к немцам в дом, а они тебе конфет пригоршню. И тогда, от радости, не знаешь, то ли скушать, то ли поделиться с братьями и сестрами. Или скушать только одну конфету, а остальные зарыть в землю, как собаке. А у матери нас было четверо, самая младшая сестренка еще не ходила. Отца в соседней деревне в лагере держали. Помню, идешь одна-одинешенька, через лес, в девять-то лет, к отцу повидаться. А он с тобой корочкой хлеба поделится, и идешь обратно с улыбкой и заветным кусочком хлеба.[paragraph][paragraph]

А потом пришло освобождение! Когда немцы отступали, трое суток шел кровавый бой. Сидели в окопах: там и спальня, и туалет, и вся жизнь.



Вернулись свободными в свою наполовину сгоревшую деревню. То был июль, вся деревня поросла бурьяном и кроме снующих котов, крыс да мышей, ничего живого. Так и пришли в зиму – без зерновых, без картошки. Ходили по «мертвым» полям собирали прошлогоднюю, позапрошлогоднюю картошку. Была у нас маленькая кобылка. Погрузит мать всех детей, меня за кучера, а сама с младшенькой на руках и поедем по деревням попрошайничать. Подгоню кобылку к дому, мать с дитем слезет, постучится, через пять минут выходит с малюсенькой корочкой хлеба и вся в слезах от боли и унижения. А бывало, что нас с братом отправляет, мы с торбочками идем по обе стороны дороги, а потом меняемся сторонами, и дальше просим.[paragraph][paragraph]

Варили щавель на воде. Соли не было, так и ели траву с водой.[paragraph][paragraph]

Хлеб. Картофельную шелуху, тщательно промывали, высушивали, толкли в ступке, затем мастерили жернова и в них перемалывали. Цветы клевера собирали, высушивали, и тоже в муку. Хлеб получался черный, страшный, но долгожданный. Всем выдавали по маленькой порции и думали, из чего же приготовить следующий батон хлеба?

[column-bottom]Можно написать большую книгу о тяготах войны и первых послевоенных годах жизни. Я могу позабыть, что делала вчера, но войну я помню в мелких подробностях, «от» и «до». Наголодались, нахолодались и страху натерпелись вдоволь.[column-bottom]

Мать уезжала на «добычу» зерновых, по другим деревням, городам. А мы одни оставались на три, четыре дня. Что мы ели, как? Да, ничего. Младшенькая сестренка так и умерла у меня на руках…

А, когда рожь, посеянная по весне, заколосилась, дети толпами бегали в поле, срывали колоски, смолили и, как самое вкуснейшее лакомство, выедали зернышки. Рожь жали вручную и жарили, коли успевали собрать. Почему могли не успеть? Власть ее запахивала после сбора урожая, приказ такой был. Вот и бегали по полю в попытке найти потерянные колоски.[paragraph][paragraph]

Бурьян на полях выкапывала лопатами вся деревня. Сами в плуг запрягались, и старые, и малые, и пахали. Друг другу помогали. Сначала одному дому поле вспашем, потом другому, потом нашему. Скота не было, навоз не откуда взять. Собирали золу и нам, детям, давали и учили: к каждой картошечке, в землю положенной, пучок золы подсыпать.

[title]Первая послевоенная Пасха[title].

— Кур не было. Во дворе был скворечник. Там скворцы откладывали яйца. Брат смастерил лестницу и достал яйца. Птицы плакали... Мама сварила скворцовые яйца, не разукрашивая, они и так пятнистые, разноцветные. И был у нас главный атрибут Пасхи!



В то время мать работала в конюшне, ухаживала за лошадьми. Ей выдавали труху для животных. Она наворовала трухи и испекла нам чистейший, ароматный Пасхальный хлеб. Я до сих пор улавливаю его запах в воздухе, и слезы наворачиваются… Мать нам хлеб раздавала, а сама тихонько уходила. Только повзрослев, я поняла, что она не ела. От недоедания и изнуряющего труда мать заболела куриной слепотой.[paragraph][paragraph]

Я работала с двенадцати лет в колхозе. И тяжести таскала, и в ночную смену веяли на веялках при фонарях. Помню, пошел кто-то в деревню, за обедом, и я попросила зайти к нам домой, может, мама, что покушать передаст. Ждала с нетерпением своего посла, а, когда вернулся, то мать передала, что свою порцию, я съела утром, и еды больше нет. Ох, как я рыдала. Кушать хотелось, работа выматывала.

Глаза окончательно накрыла пелена слез и бабушка поняла, что не может больше вспоминать и говорить об этом, а я поняла, что не могу больше слушать…